![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
archiv_alterryНу, поехали дальше. Вот вам три душераздирающих народных песенки про любовь и смерть. Точнее, три с половиной, а может и все четыре: первые две из них то ли являются разными репликами одного диалога – то ли двумя не связанными между собой монологами.
* * *
Мне будет очень страшно
И холодно, дружок,
Коль белые барашки
Не выйдут на лужок.
Ну как мне веселиться? –
Быть может, ты убит,
И кровь твоя на листьях
Колышется-блестит,
И белая рубашка
Пробита на спине,
И белые барашки
Пасутся в бузине…
Ты приходи скорее
Одной из наших троп,
И я тебя согрею
И поцелую в лоб.
* * *
Мне не бывать в героях,
Уже окончен суд.
Они меня зароют
И даже не сожгут.
А белая ромашка
На кончике стебля
И белая рубашка
Пусть будут у тебя.
* * *
Дружок, я знаю, что раз тут
Меня зароешь ты,
Над серым прахом прорастут
Зелёные цветы.
Зелёные, зелёные, зелёные цветы.
Пусть на бровей моих излёт
И выползет слизняк,
Но в тень от сердца упадёт
Солёная слеза.
Солёная, солёная, солёная слеза.
* * *
Краткое примечание: огненное погребение считается у арийцев традиционным и почётным, погребение в земле – вынужденным и скромным, не то чтобы прямо постыдным, но безусловно достойным сетования. У неарийцев дело обстоит иначе – принято и погребение в земле, и погребение в кронах деревьев специальных священных рощ.
* * *
Дай побыть с тобою немного!
Я боюсь лампад и кадил.
Я пришёл к тебе по дороге,
По которой никто не ходил.
Любовью к тебе ведомый,
Я пришёл – не клади кресты!
Мне и лечь-то некуда дома,
Да и пепел давно остыл.
Только ты одна и поможешь!
Я боюсь и смеха, и слёз.
У меня ни сердца, ни кожи –
А дыхание ветер унёс...
* * *
Отношения между живыми и мёртвыми, между арийцами и неарийцами, между людьми и другими, иноприродными – всё это единая область личных отношений. Не всегда можно понять, к живому или к мёртвому возлюбленному обращается лирический герой песни, не всегда однозначно, о человеческом ли существе речь? – вот, например, как здесь:
* * *
Я был от смерти на волосок,
Когда вошёл в осенний лесок,
И первый выстрел кору рассёк
На золотой сосне.
Я закричал, как сам не свой –
И горестно закивал головой,
И ладонью шрам ножевой
Задвинул, как во сне.
Они стояли вокруг меня
И в мох роняли капли огня,
А я шатался, весь свет кляня,
И гладил её плечо.
Они хотели меня увести,
А я ловил губами листы –
И всё просил у неё "Прости!"
Так жалко и горячо.
Я жил среди их детей и калек,
Пока не сошёл последний снег.
Они устроили мне побег,
И я простился с ней.
Но мне не забыть, как в ту весну
Я сошёл с ума и любил Сосну –
Я это вижу, как усну,
До самых последних дней.
* * *
"Я сошёл с ума" – свидетельствует лирический герой; песня и в самом деле имеет определённый привкус безумия, детали происходящего специфически расплываются. Если вдобавок иметь в виду, что Сосна – довольно распространённое неарийское женское имя, то становится совсем непонятным, речь ли о девушке, о дереве или вообще о какой-то местной локсе. Несмотря на всю эту невразумительность, сюжет и образы песни воспринимаются не как нечто странное, а как нечто характерное, повторяющееся; история, рассказанная здесь, цепляет и ранит не какой-то запредельностью, неотмирностью – а надрывной будничностью, обыденностью.
А вот и ещё одно в своём роде характерное произведение – оно бытует скорее как стихотворение, чем в качестве песни.
* * *
Я цветы для невесты искал,
Но меня охватила тоска:
Я увидел русалку у камня.
Между сосен и скал
Она строила дом из цветов и песка –
И рукой помахала издалека мне,
А потом побежала; следы
Пролегли по границе воды
И песка – между белым и алым…
И я крикнул: "Постой!
Я отдам тебе перстень – он весь золотой,
Он красиво блестит…" – Но русалка пропала.
И сошёл я к воде, как во сне,
И спросил, и спросил я о ней
У воды, и узнал от воды я,
Где русалка живёт, и что с ней
Там разбойники – тридцать парней,
Беззаботные, дикие и молодые.
И пошёл, как во сне, я опять,
Чтоб её отобрать, и отнять,
И отбить… И однажды, плутая,
Её дома достиг,
И с улыбкой разбойники вышли на крик,
А с ними русалочка – вся золотая.
И в безумье я бросился к ней,
И услышал: "Не надо перстней!
Ты устал, и измученный весь ты,
А я счастлива тут…
Не сердись, уходи поскорей – тебя ждут!"
И ушёл, и нарвал я цветов для невесты.
К оглавлению написанной части "Черты Мира"
* * *
Мне будет очень страшно
И холодно, дружок,
Коль белые барашки
Не выйдут на лужок.
Ну как мне веселиться? –
Быть может, ты убит,
И кровь твоя на листьях
Колышется-блестит,
И белая рубашка
Пробита на спине,
И белые барашки
Пасутся в бузине…
Ты приходи скорее
Одной из наших троп,
И я тебя согрею
И поцелую в лоб.
* * *
Мне не бывать в героях,
Уже окончен суд.
Они меня зароют
И даже не сожгут.
А белая ромашка
На кончике стебля
И белая рубашка
Пусть будут у тебя.
* * *
Дружок, я знаю, что раз тут
Меня зароешь ты,
Над серым прахом прорастут
Зелёные цветы.
Зелёные, зелёные, зелёные цветы.
Пусть на бровей моих излёт
И выползет слизняк,
Но в тень от сердца упадёт
Солёная слеза.
Солёная, солёная, солёная слеза.
* * *
Краткое примечание: огненное погребение считается у арийцев традиционным и почётным, погребение в земле – вынужденным и скромным, не то чтобы прямо постыдным, но безусловно достойным сетования. У неарийцев дело обстоит иначе – принято и погребение в земле, и погребение в кронах деревьев специальных священных рощ.
* * *
Дай побыть с тобою немного!
Я боюсь лампад и кадил.
Я пришёл к тебе по дороге,
По которой никто не ходил.
Любовью к тебе ведомый,
Я пришёл – не клади кресты!
Мне и лечь-то некуда дома,
Да и пепел давно остыл.
Только ты одна и поможешь!
Я боюсь и смеха, и слёз.
У меня ни сердца, ни кожи –
А дыхание ветер унёс...
* * *
Отношения между живыми и мёртвыми, между арийцами и неарийцами, между людьми и другими, иноприродными – всё это единая область личных отношений. Не всегда можно понять, к живому или к мёртвому возлюбленному обращается лирический герой песни, не всегда однозначно, о человеческом ли существе речь? – вот, например, как здесь:
* * *
Я был от смерти на волосок,
Когда вошёл в осенний лесок,
И первый выстрел кору рассёк
На золотой сосне.
Я закричал, как сам не свой –
И горестно закивал головой,
И ладонью шрам ножевой
Задвинул, как во сне.
Они стояли вокруг меня
И в мох роняли капли огня,
А я шатался, весь свет кляня,
И гладил её плечо.
Они хотели меня увести,
А я ловил губами листы –
И всё просил у неё "Прости!"
Так жалко и горячо.
Я жил среди их детей и калек,
Пока не сошёл последний снег.
Они устроили мне побег,
И я простился с ней.
Но мне не забыть, как в ту весну
Я сошёл с ума и любил Сосну –
Я это вижу, как усну,
До самых последних дней.
* * *
"Я сошёл с ума" – свидетельствует лирический герой; песня и в самом деле имеет определённый привкус безумия, детали происходящего специфически расплываются. Если вдобавок иметь в виду, что Сосна – довольно распространённое неарийское женское имя, то становится совсем непонятным, речь ли о девушке, о дереве или вообще о какой-то местной локсе. Несмотря на всю эту невразумительность, сюжет и образы песни воспринимаются не как нечто странное, а как нечто характерное, повторяющееся; история, рассказанная здесь, цепляет и ранит не какой-то запредельностью, неотмирностью – а надрывной будничностью, обыденностью.
А вот и ещё одно в своём роде характерное произведение – оно бытует скорее как стихотворение, чем в качестве песни.
* * *
Я цветы для невесты искал,
Но меня охватила тоска:
Я увидел русалку у камня.
Между сосен и скал
Она строила дом из цветов и песка –
И рукой помахала издалека мне,
А потом побежала; следы
Пролегли по границе воды
И песка – между белым и алым…
И я крикнул: "Постой!
Я отдам тебе перстень – он весь золотой,
Он красиво блестит…" – Но русалка пропала.
И сошёл я к воде, как во сне,
И спросил, и спросил я о ней
У воды, и узнал от воды я,
Где русалка живёт, и что с ней
Там разбойники – тридцать парней,
Беззаботные, дикие и молодые.
И пошёл, как во сне, я опять,
Чтоб её отобрать, и отнять,
И отбить… И однажды, плутая,
Её дома достиг,
И с улыбкой разбойники вышли на крик,
А с ними русалочка – вся золотая.
И в безумье я бросился к ней,
И услышал: "Не надо перстней!
Ты устал, и измученный весь ты,
А я счастлива тут…
Не сердись, уходи поскорей – тебя ждут!"
И ушёл, и нарвал я цветов для невесты.
К оглавлению написанной части "Черты Мира"
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2011-09-24 08:52 pm (UTC)Я боюсь лампад и кадил".
no subject
Date: 2011-09-24 09:24 pm (UTC)Мы-то сами всё это страшно любим! - хочется поделиться как-то, а как вот?..
Худлитру писать не умеем - получается только вот такая голимая мемуарщина... :)
no subject
Date: 2011-09-25 05:44 am (UTC)no subject
Date: 2011-09-25 06:34 pm (UTC)Да вот, мы и хотели, чтобы атмосфера улавливалась!
no subject
Date: 2011-09-25 05:47 am (UTC)Наверно, лучше спросить в другом ЖЖ или в личке, да?
Впрочем, я примерно представляю процесс, но хочу уточнить детали:))
no subject
Date: 2011-09-25 06:42 pm (UTC)О, это всё достаточно непросто и разными способами бывает. У нас за перевод стихов отвечает по преимуществу Тата (я - в меньшей степени, хотя тоже не без того). Тата сейчас обдумает как сформулировать и напишет:)
Я за себя могу сказать сразу только одно - что восприятие стиха "в онлайне" (то есть вотпрямощаз твой собеседник-альтеррит читает тебе стих) это не совсем то, как если, к примеру, неоднократно слышишь исполнение песни (одним альтерритом или компанией) - к ней привыкаешь постепенно, постепенно начинаешь различать строки из такого "восприятия в общем и в целом". Но у меня так же обстоит и с восприятием здешних стихов и песен - песня может понравиться, но уловлен может быть только общий абрис, точно разберёшь слова лишь сильно спустя (ну или могут предложить готовый текст - читай, мол! - это и здесь, и там такое бывает).
В общем, Тата щас подумает-сформулирует и тут напишет.
no subject
Date: 2011-09-25 07:52 pm (UTC)Очень рада тебя видеть-слышать-читать) Для нас очень дороги твои комментарии!
Насчёт восприятия стихов, действительно, бывает по-разному. Когда я бываю в хорошей соответствующей форме и вхожу в состояние "синхронного перевода", то могу сходу транслировать непосредственно услышанные стихи в именно в качестве готовых стихов – то есть, получая от того, с кем в данный момент нахожусь в эмпатии, стихотворную строфу "пакетом" (тема, настрой, цепочка образов, ключевые слова), я просто успеваю их уложить в адекватную здешнюю форму – это больше похоже на пение "с листа", когда тебе показывают текст куплета, который надо одновременно с этим петь, чем на сочинение стихов экспромтом. Если я в плохой форме, то только транслирую отдельные строчки, которые успеваю ухватить, типа концы строф и рефрены, а про всё остальное сообщаю конспективно или обрывочно.
Если я запомнила общий абрис стиха или песни, и при этом он меня лично задел и заставил звучать нечто в резонанс, я иной раз на досуге пишу этот текст не спеша, стараясь по возможности сделать добротный аналог.
Но бывает ещё и так, что нам какая-то вещь попадается многократно скорее в форме отсылок, прямых и скрытых цитат, аллюзий других фрагментов; тогда можно рано или поздно собрать всё, про неё известное, подключить погружение для поиска недостающих частей, привлечь контекст и ассоциации – в итоге рождается вещь, в которой будет и доля моей работы, типа как авторский отпечаток сказителя-исполнителя в фольклорном произведении.
Ну и наконец, лично я как Тата Гаенко, являясь носителем арийской/неарийской культуры в силу, например, адоптации и многолетнего проживания, иной раз пишу стихи вполне в "каноне": это мои личные стихи про мои личные впечатления и переживания, но я сознаю, что рядом со стихами чисто автохтонными они не выглядели бы дико. То есть пишу как тоже местный житель.
А у вас как это получается, страшно интересно, я давно хотела спросить (у тебя, у вас с Хуглар, у вас с Ильтин)?