Научиться играть с медведицей (3)
Jun. 23rd, 2012 01:15 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
archiv_alterryПродолжение. Начало – вот здесь.
**********************************
3. Взгляд из Розария, взгляд на Розарий
Как известно, участие в предании подхлёстывает жизненные силы, после участия надёжнее зачинаются дети – и когда у клановых супругов с этим проблема, сочувствующие родичи стараются пригласить их куда-нибудь поучаствовать. Тот факт, что само по себе участие может привести к смерти, брать в расчёт по понятным причинам не принято: сыны и дочери Клана закалены в крови, им всё должно быть нипочём, а исключения только подтверждают правило. Зачатое после участия дитя считается близким родичем того ребёнка, благодаря преданию которого оно рождено; таким образом укрепляются связи между домами и коленами, так восстанавливается мир между пребывавшими ранее в ссоре. Если преданный ребёнок умирает, то зачатое с его предания дитя может быть востребовано осиротевшими родителями, наречено именем умершего ребёнка и взято вместо него; предавать такого ребёнка не полагается – ведь это как бы тот же самый ребёнок, который умер.
Секỷнд Кириáк, сын главы Розáрия Валлόра Кириáка, был рождён с предания маленького Мура, сына Мин Моррока и внука Моррока-старшего. Устраивая предание маленького Мура, Моррок-старший пригласил Валлόра в долю вполне сознательно: при всем известной напряжённости отношений между Морроками и Розарием свидетельство Валлора о том, что тайный ребёнок семейства Морроков предан солидно и достойно, могло иметь в дальнейшем большое значение. Однако маленький Мур умер, и свидетельствовать о клановой чистоте новоявленного витязя не потребовалось, зато у Валлора Кириака родился второй законный сын. "Секунд" – это значит "второй". Секунд Кириак, второй после старшего брата Кириак-наследник; Мур Секунд – второй Мур, прямой наследник трёхлетнего Лемỷра из фамилии Морроков. Кто ты, о юноша по имени Секунд?.. Кем ты считаешь себя, какое семейство тебе родней?..
После смерти Мурика Моррок-старший рвал и метал, требуя, чтобы Валлор отдал своего имеющегося родиться ребёнка; однако Валлор категорически отказывался, а Мин Моррок, чьё слово должно было быть решающим, совершенно не желал настаивать и вообще лежал пластом. Вопрос о передаче Секунда оставался открытым в течение нескольких лет. Узел мог бы быть разрублен в случае предания – предание фиксирует, что спорный ребёнок уже не тот, что это следующий сын Клана принёс следующую присягу – однако от затеи предания Валлору пришлось отказаться. Мать Секунда, Рúмма Кúриа, впала в душевный недуг, и Валлор имел все основания полагать, что в случае предания Секунда она совсем сойдёт с ума. Сильно спустя, когда Римма всё-таки лишилась рассудка, Валлор со вздохами жаловался сыну – "эх, всё равно ведь она разболелась, надо было тебя тогда предавать, но кому же охота жить с ненормальной женой, вот я и отступил, пойми!.." – однако Секунду-то от этого было только лучше, он совсем не хотел быть преданным; он и так вспоминал предание маленького Мура как своё.
Специфика положения состояла ещё и в том, что участником предания Мурика был не сам Валлор – самого Валлора Моррок-старший не пустил буквально физически, вопиющим образом захлопнув дверь перед его носом, что было хамством, однако хамством вполне законным: вопрос о том, кого пускать, решают исключительно хозяева. Участницей предания Мура была Римма Кириа, приглашённая Морроками в качестве женщины предания. Женщина предания – это не просто гостья. Значение женщины предания переоценить невозможно.
Роль женщины предания состоит в том, чтобы сопроводить залога в смерть и принять ребёнка в качестве полномочного наследника его достоинств – одному родичу помочь распрощаться, другого встретить, для одного послужить дорогой за черту жизни, другого облечь в силу нового статуса в Клане. Женщина предания знаменует собою смерть и возрождение; от каждого её слова, каждого её движения очень многое зависит и для умирающего, и для остающихся в живых. В крайнем случае женщиной предания может послужить и сама мать ребёнка, однако вообще-то такое положение дел не считается правильным; в общем случае женщиной предания становится или одна из родственниц, или одна из тех, для кого такого рода служение является образом жизни. В Клане существуют целые фамилии и династии женщин, которые занимаются этим профессионально, глубоко погружены в особенности мистерии прощания, хорошо разбираются в древних обычаях и, как правило, принимают любые приглашения, не отказывают никому. Римма Кириа, однако, не была одной из таких женщин; Римма Кириа была просто высокородная дочь Розария – а Розарий считается цитаделью изысканности и одновременно оплотом служения Хозяину Клана. В Розарии, как и в Пойме, предают не только мальчиков, но и девочек; девушки и дамы Розария – принцессы-воины, чувствительные к прекрасному и неприступные в отношении низменного. Любая дочь Розария обучена вышивать и музицировать, готовить по старинным рецептам и составлять снадобья, пользуясь современными технологиями. Любая дочь Розария обязана не посрамить родного гнезда, будучи приглашённой в качестве женщины предания на сторону, в чужую фамилию или в чужое колено. Любая дочь Розария – и Римма Кириа была просто одной из них.
Валлор женился на Римме без любви – так уж фишка легла, что ему сложилось на ней жениться – и даже не был вполне уверен, от него ли рождён старший сын, хотя самого Мáкки страшно любил и находил похожим на себя. Посмеиваясь, Валлор говорил сыновьям, когда Секунд уже был подростком: мол, один сынишка в меня, да мой ли, другой точно мой, да не в меня – а ну вас всех, заведу себе дочку, её и буду холить да лелеять!.. В конечном итоге так оно и вышло – королевой Розария сделалась именно дочь, Лόрра, она ещё при жизни отца стала всем заправлять, однако это уже совсем другая история. Следует только сказать, что после рождения Лорры-то Римма и сошла с ума окончательно; всю беременность она проплакала, ну а потом и вовсе бродила по дальним покоям как тень – седые волосы распущены, взгляд в пространство, на голове кудри появлялись ещё рыжие, но тут же и седели, вырастая. Однако всё это было потом, а во времена детства Секунда мама была ещё ничего, много с ним общалась, и они вместе часто вспоминали предание Мурика – ведь для Секунда это было очень важно, он просил мать рассказать абсолютно всё, что было ей известно. К сожалению, Римме известно было очень мало; отправляя её на предание, Валлор не спрашивал её согласия и не давал никаких разъяснений, кроме того что происходящее следует сохранять в великой тайне. Римма не считала себя нарушительницей тайны, открывая что-либо сыну – ведь он сам первый начал расспрашивать её, ещё совсем маленьким вспоминая разные моменты предания Мура. Рассказывала она обычно во втором лице: "тогда я держала тебя на коленях… а в ты этот момент делал то-то и то-то…" – и Секунд воспринимал это совершенно адекватно, он ведь и правда видел события глазами Мура, хотя, конечно, и не только: глазами матери он тоже много чего видел, очень много.
Застолье предания было сумрачным. Народу и впрямь было очень мало, Моррок-старший не обманул Валлора, с порога отправляя его вон – мол, самым узким кругом!.. Помимо Мурика, Риммы и залога, Веро, присутствовали лишь только Морроки да ещё один странный гость, которого Морроки считали за своего родича, но это был совсем не тот, кого они имели в виду. В детстве Секунд полагал, что это совершенно непонятная фигура, однако в некоторый момент жизни его осенило: тайным участником предания был Дабл Ю, сын Поймы, систематически посещавший Розарий по делам. Каким образом Дабл Ю здесь оказался, что ему было надо – Секунд не знал и вычислить не мог.
Мин Моррок был ни жив ни мёртв, а Моррок-старший хорохорился, пытался отвечать на шутки – Веро шутил, хотя был хмур, Дабл Ю молчал, Мурик и Римма тоже сидели сжавшись. Веро шутил, что здесь не страшно, здесь вообще почти как в доме отдыха, а вот зато в том месте, откуда Веро вышел ну совсем недавно – там с потрохами съели бы и Мин Моррока, и Моррока-старшего, так что им даже повезло, что они туда не попали, зря они по этому поводу переживают!.. Про скатерть-самобранку говорил – мол, сама набрасывается на человека, сама разделывает его и подаёт на стол, не то что здесь! – в этот момент скатерть как раз дёрнулась: кто-то из присутствующих судорожно потянул её за кисти – Римма аж вскрикнула, но тут же все и засмеялись, стало легче.
Наедине с Риммой Веро тоже внезапно засмеялся и сказал – "Не думай, я смеюсь не над тобой!" – она сказала: "Я понимаю, это нервное!" – а Веро сказал: "Я радуюсь! Всё могло быть гораздо хуже." Римма спрашивала его о семье, не нужна ли помощь – но он сказал: спасибо, о семье есть кому позаботиться! И ещё говорил, что его имя на земле останется, он знает это.
В какой-то момент застолья – когда Веро и Римма уже возвратились ко всем, навряд ли до ухода? – Веро вдруг заявил: "Последнее желание смертника! Так делается всюду, где совершается по закону, а не беззаконное убийство; как у вас – по закону или без закона?" – и Морроки хором подтвердили, что по закону, да, да, конечно, по закону! – тогда Веро сказал, что хочет взять ребёнка на руки. Морроки явно испугались, но отступать-то было некуда, так что Веро взял Мура и немного подержал его на коленях. Римма потом рыдала, восклицая, что делать так нельзя было, нельзя! – но эти слёзы, эти Риммины слова, бессвязный монолог – пророчество ли, бред ли? – всё это, может быть, и было-то уже не наяву, быть может это было уже в снах: Секунд так много раз потом переживал всё это в снах, что даже если бы по правде это было с ним самим, не с Муриком, уже и то он позабыл бы, как легло впервые. Римма рыдала, что теперь уж точно все умрут – Веро умрёт, ребёнок умрёт, сама она сойдёт с ума и тоже умрёт… Наверное, всё это было в снах, ведь за столом Римма держалась замерев, не шелохнувшись, как каменная, только тогда и вскрикнула, когда зашевелилась скатерть; впрочем, зарыдать Римма могла с Веро наедине, в таком случае ребёнка на руки он брал ещё до их ухода.
Важное, очень важное было во время жертвы: впадая в этот эпизод, Секунд не мог отвлечься от него, не пережив всё снова, до конца. Вот Моррок-старший возится с Веро, они уже на месте, при станине; Мин Моррок замирает возле Мура – но тут отец велит ему вывести вон Римму, и почти одновременно с тем вскрикивает и подзывает сына к себе; они там оба, около Веро, а Дабл Ю перемещается за спину Мура – и вот он поднимает руки, чтоб закрыть лицо руками, и Мур вместе с ним тоже хочет поднять руки и закрыть лицо – и тут вдруг оборачивается Римма, она встречается с Дабл Ю взглядом, её рот округляется – и тогда Дабл Ю, ловкий, гибкий, одним прыжком достигает Риммы, мягко хватает её за плечи, разворачивает её лицом к станине – и, как стрелу из арбалета, направляет её к ним! – и Римма входит в самую средину совершающейся жертвы, как в узел входит разрубающий клинок, как вето, как неотменимая печать. "Право на сердце" называется этот удар, дарующий залогу смерть в обход изнурительной процедуры телесного разъятия; "право на сердце" может применить любая женщина предания, если не устрашится, если умеет – Римма не умеет, но умеет Дабл Ю…
Потом, после всего, Мин Моррок рыдает, сидя на корточках, почти лицом в колени, захлёбываясь, и Моррок-старший говорит, похлопывая сына по спине: "Стыдись, ты даже после своего предания так не плакал!" – тут Римма понимает, что сейчас Мин Моррок поднимет лицо и сделает что-нибудь страшное: убьёт отца, убьёт себя… – в отчаянии она кричит первое, что приходит в голову: "Дядя Моррок, у меня каблук сломался!" – и Моррок, оставив сына, идёт к ней.
Сны, связанные с жизнью Морроков, посещали Секунда с раннего детства, с тех самых пор, когда душа не отличает снов от яви. Впоследствии он сформулировал для себя так: "меня перетянуло к Моррокам" – Секунд любил и чувствовал их как близкую родню. Стыдясь перед отцом своей "неправильности", стесняясь непатриотизма в отношении Розария, остро переживая осознание никчёмности, Секунд ощущал себя свободным лишь с мамой и с Ароной, которую считал приёмной матерью. Римма их общение одобряла, да и Валлор постепенно смирился – ворчал, похохатывал, а время от времени и сам отправлял сына в гости к Моррокам: съезди, мол, навести, всё же родня!.. В голову к Секунду Валлор, конечно, лазал, интересные для себя подробности жизни Правого Колена выяснять таким образом мог – однако Секунд не пытался этому противиться, полагая, что проконтролировать процесса всё равно не сумеет, а никакой вражды против Морроков Валлор не питает и вредить им не станет. Разрешения у Секунда Валлор не спрашивал: улучив момент, просто хватал его за виски, притягивал к себе, массировал, лечил и одновременно смотрел. Обсуждать результаты сеанса меж ними было не принято, поэтому Секунд никогда не знал, что именно видел отец на этот раз; лишь только однажды Валлор высказался прямо, потому что был вне себя от волнения, но зато дело и правда касалось жизни и смерти. Однако об этом чуть погодя.
Секунд всегда ощущал себя более сродственным Правому Колену, чем Кириакам и вообще Розарию; его, конечно же, не привлекали морроковские идеалы, он вовсе не считал самыми важными вещами порядок, строгость и чинность – скорей наоборот, сквозь неприступную броню он чуял в этих людях неуверенность, смятение, податливость и мягкость, которая могла бы проявляться в нежности, но чаще оборачивалась страхом. Секунд и самого себя видел таким: податливым, несмелым, несуразным, не умеющим оказать помощи даже тем, кому от всей души жаждал помочь.
Различия между Правым и Левым Золотым Коленом куда сильнее, чем меж правым и левым берегами Чёрной, на которых сии колена обитают. Даже с градостроительной точки зрения аггломерат Гонг с его маленькими населёнными пунктами, где тут и там рассеяны с виду скромные дома и усадьбы Правого Колена, нисколько не похож на Город Башен, издалека красующийся древней Цитаделью. На гербах Левого Колена могли бы быть начертаны гордые слова – "дерзость, доблесть, торжество". Фанфары, пламенеющие стяги, приветственные возгласы горожан, бросающих цветы под ноги прибывающим или отбывающим Стражам – таким виделся Город Башен сынам Левого Колена в мечтах. Реальность была иной. Экскурсионные автобусы, притормаживающие на площади напротив Замка, любопытствующие взгляды иногородних туристов с холма через овраг на Розарий, остановка возле моста, ведущего в Венерин Грот: "Нет, посещение этих старинных зданий невозможно, в них проживают частные лица, отдалённые потомки тех, кто некогда строил наш город". Отдалённые потомки, вот как.
Три главных клановых твердыни Города Башен – úсская Цитадель, именуемая также Замок, Розарий и Венерин Грот. "В дни празднеств и во времена бедствий Цитадель открыта для любого сына Клана" – гласит закон Замка, идущий из глубин веков. Такая надпись сохранялась в Замке долгое время, однако в конце концов истёрлась, да и сам закон сей вспоминался нечасто. Главными в Цитадели были Исы; традиционно там могли селиться и Виттúлии, но не любые, а лишь так называемые Виттúлии Замка, связанные с Исами узами дружбы и родства. Легенды говорят, что Златая Титания одарила Родоначальника Стражей разнополой двойней, и мальчик стал прародителем Исов, а девочка – прародительницей Виттилиев, так что родство и дружба сих родов ведётся от начала, однако исторический путь сделал их отношения причудливыми. Виттилии легче и резвей тяжеловесных Исов, Виттилии весело и бурно размножаются, естественно устраиваясь всюду, где их принимают; Виттилиев много, Исов мало, а Цитадель большая, но всего одна. Венерин Грот – по преимуществу виттилиевское жилище, Розарий же стоит особняком, ибо Розарий он и есть Розарий. Розарий – он всегда особняком.
Легенда об основании Розария гласит, что некогда в Цитадели средь прочих Исов были юноша и девушка, которые любили друг друга, но не сумели настоять на том, чтобы им разрешили пожениться. Они дали слабину и позволили родным устроить им браки с нелюбимыми – однако потом всё-таки не выдержали и сбежали, решив, что лучше любая судьба вместе, чем благополучие врозь. За ними устремилась погоня, и злосчастные любовники скрылись в лесу, в глухой болотистой чаще. В те времена город ещё не разросся под защитой Замка; скорей всего, и города-то ещё не было, была лишь Цитадель и окружающие её дикие края. Любовники забрались вглубь чащобы, недоумевая, как им быть, и вдруг увидели сандаловое дерево. Сандаловое дерево – святыня, связанная со служением поминовения, из него делают памятные бусы и чётки; в краях Города Башен такие деревья не произрастают, однако основатели Розария увидели сие священное древо, устроились под ним и получили долгожданную передышку. Когда они хорошенько отдохнули, к ним обратился некий голос, который повелел им это дерево срубить и сделать из него мостки, ведущие вглубь чащи. Любовники решили, что их удел – дерзновение, не знающее ни стыда, ни благодарной памяти; они свалили дерево, прошли по нему через топь и оказались на сухом островке. Повинуясь дальнейшим указаниям, они изрубили ствол и разожгли костёр, с помощью коего обсушились и согрелись, а когда весь огонь погас, им было велено плюнуть в остывающий пепел. Не дрогнув, свершили они и этот акт – и тут же из золы возвысился Хозяин Клана, простёр над ними руки и провозгласил: "Не думайте, дети мои, что вы потеряли моё благоволение, поссорившись с вашими старшими родичами! Я с вами – и если вы воздвигнете на этом месте дом, обнесёте его неприступной стеной и вырастите сад – то дом ваш, именуемый Розарием, я буду опекать отныне и до века."
Основатели Розария взялись за дело, и вскоре стало ясно, что обстоятельства преклонились на их сторону. Исы Замка объявили, что прекращают преследование, другие родичи тем более не жаждали вмешиваться в исские дела, чада же Поймы немедля выразили новому дому поддержку и прислали в помощь специалистов по ирригации. Вскоре на месте топи был насыпан холм и проведены каналы, построен дом и разбит прекрасный сад, ограждённый каменной стеной. Новая твердыня была названа Розарием, а правящая чета получила гордое имя Кириаков. Исы и Кириаки по сию пору помнят о родстве, хотя отношения у них весьма сложные: не потому, что Замок всё-таки не желает простить Кириакам бегства – а потому, что Исы Цитадели платят кровавую дань поневоле, словно вынуждаемые плетьми рабы, Розарий же кичится заветом с Хозяином, предаёт ему не только мальчиков, но и девочек, и вообще держит себя за подлинно царствующий под его рукой дом.
Однако же Розарий хранит память о загубленном священном древе; насельники его не забывают, что у этого дивного места есть не только Хозяин – но и Хозяйка, Чьё древо и было сердцем незримого сада в чащобах. Исполненный молчания Лик Царицы обращён к Розарию день и ночь, и князья Розария знают это. С ревностью взирают они на Лунную Рощу, исполняющую благословением семьи Правого Колена, несмотря на то что с этих семей взимается та же самая дань законам века сего; завидуют? горюют? страшатся?.. "Сад Превознесённый" – так называют мудрейшие Розария молчаливую Царицу мятежного своего дома. О Сад Превознесённый! – в жемчугах утренних рос, в белоснежном весеннем цвету, грозная, словно полки со знамёнами…
Старый Розарий прекратил существование одновременно со всем Кланом – недвижим, нетронут остался брошенный парк и дворец после событий, коими завершилась клановая история менее полустолетия назад. Новый Розарий родился много лет спустя в совсем другом месте. На Арийском Западе, чуть северо-восточнее Северного Города, в небезызвестном Лагере Организации Троек, среди заросших соснами и елями холмов, над Голубым озером, в шуршании камышей и звоне полевых колокольчиков – вот где раскинул первые листки тугой неуничтожимый проросток дома, веками являвшего собою образ двойственности земной красы, лекарства и отравы в одном благоуханном фиале. Любящая пара новооживлённых основала сей западный дом: Элий Кириáк и Сцúлла Пúрра, дочь Розария, несущая в себе кровь Правого Колена, кровь Хранителей Лунной Рощи. В своё время эти двое не захотели стать правящей четой Розария, хотя именно такая доля была уготована Элию его матерью Лоррой, дочерью Валлора и младшей сестрой Секунда. Элий и Спирра не желали царствовать там где проливается кровь, не желали подавать повода к пролитию крови рождением собственных детей; поскольку бежать из Розария не удавалось, им приходилось пребывать в холодном браке, хотя они любили друг друга весьма страстно: в отношении чёрных не действенны никакие способы предохранения, кроме полного воздержания. Элий и Спирра умерли юными, не выполнив ничего из того, о чём мечтали – но не отчаялись и не оставили своих стремлений. На берегу лесного озера поставили они палатки, где поселились вместе с самыми близкими родными и друзьями, которых оживили вместе с ними; некоторое время спустя пришёл черёд и дома. Общими усилиями было возведено здание, напоминающее летящий силуэт той самой первой палатки, с которой Новый Розарий начал свою жизнь; сразу же были насажены дикие розы – знак процветающей сквозь тернии любви. Несколько месяцев спустя Новый Розарий посетили шаманы. Обитатели Розария пришли в трепет, однако смогли объяснить, что раскаиваются в грехе предков и готовы понести наказание, которое шаманы наложат на них за убитое некогда древо. Шаманы благословили юный сад, и сад возрос и укрепился, многие деревья в нём за одну ночь стали взрослыми; вскорости в Новый Розарий прибыл незнакомец, который своей рукой посадил в самом сердце сада черенок миндаля, в качестве выкупа за него взяв первую попавшуюся вещь из настоящего серебра. Эта вещь оказалась сосудом, на стенках коего была символически изображена история основания Розария – Старого Розария в Городе Башен. Миндальное древо носит тот же священный смысл, что и сандаловое: это древо поминовения, означающее сад благодарной памяти об умерших в душах живых.
В один прекрасный день мы наконец-то оживили королеву Лорру, страстную и беспощадную властительницу Розария, достойную продолжательницу традиций Валлора, и не спеша гуляли вместе с нею над озером, обсуждая новые времена. Издали завидев подобный парусу росчерк крыш, Лорра едва ли не бегом устремилась вперёд – однако тут же и остановилась как вкопанная, ахнула, аж задохнулась: "Розарий без забора!!!" – всхлипнула, захохотала, замолчала… Помолчала несколько минут, фыркнула и вынесла вердикт: "Розарий! Без забора!.. Я не буду тут командовать. Я так не умею!" – после чего абсолютно расслабилась и далее выясняла, кто уже жив, а кто ещё нет, с позиции "теперь вертите как хотите, я больше ни за что не отвечаю, вот и хорошо, вот и отлично!.." Приличное время спустя дошло дело и до самого Валлора; век не забуду, как накануне оживления мы с его детьми и внуками бурно обсуждали, удастся ли сразу найти общий язык с самовластным предком, как оно получилось в отношении Лорры, или же Валлор будет возмущаться и придётся каким-то образом его укрощать. Мнения высказывались разные, страсти кипели, некоторые готовы были заранее вооружаться против царственного папаши швабрами… Конец дискуссии положил один из родичей, сказав: "Да бросьте вы, нельзя так, в самом деле! Смотрите, что получится: ребята оживят отца, он к нам придёт, захочет с нами поздороваться, начнёт говорить: "Доброе утро!", и только скажет "доб…" – как мы все хором закричим: "Добавлять ничего не будем!!!""
Однако возвратимся в Розарий прошлого столетия, к несчастному Секунду. Терзаясь, что он недостаточно любит отца, что не может помочь всё сильнее заболевающей матери и всё реже появляющейся в пределах Клана Ароне, Секунд старался по меньшей мере быть непритязательным и нестроптивым: женился на той, которая была ему предложена, стремился относиться к ней с теплом, завёл двух дочерей и даже дожил до предания старшей из них. В Розарии не спрашивают родителей, хотят они предавать своих детей или не хотят – все дети принадлежат дому, всё устраивается централизованным порядком. Рождение означенной старшей дочери Секунда, Цéрры, тоже было связано с розариевским преданием; отец отправил его участвовать именно в этих видах, однако тут имелись особые обстоятельства. Имя залога было Ивер – то есть то самое, которое носил Веро, Веро ведь тоже называли Ивером. Секунд вспоминал про "имя, которое осталось на земле", и очень горевал. Ни он и ни Валлор не знали-не гадали, что сей Ивер и взаправду тот самый родственник Веро, которого нарекла в честь Веро его матушка – в память о романтических переживаниях ушедшей юности; Валлор лишь чувствовал, что здесь сокрыта связь, и жаждал картой этого предания покрыть карту того, давнего, навеки легшего меж ним и его сыном. Не знал означенной предыстории и сам Ивер, для удобства именуемый нами Ивер-младший, поскольку был сугубо незаконным чадом своей семьи; однако здесь про Ивера-младшего мы говорить не будем. Коснуться его драмы нам пришлось лишь потому, что смерть его очередным узлом связала бедного Секунда с не менее достойным жалости Мин Морроком. Хотя Мин Моррока на том предании и не было, однако именно оно заставило его вступить в новый этап отношений с Сандрой и родить второго сына; подробнее об этом речь пойдёт ниже, а сейчас мы вынуждены пропустить в сюжете ещё несколько лет, чтоб рассказать про смерть.
Сложилось так, что на семейство Морроков – точнее, на всю ветку их – было обращено недоброе и жадное внимание, и в фокусе этого внимания пребывала связь оной ветки с Лунной Рощей. Негласный повелитель контрразведки Генерал Аттис, известный в Клане в качестве давно умершего Таммỷза из числа хозяев Цитадели, решил использовать дары сей крови для выполнения плана по захвату власти в Клане и в стране. Он распускал слухи о новом начинании – несуществующем Золотом Городе, где нравы якобы и ещё благороднее, чем в возведённом несколько столетий тому назад Серебряном Городе. Чтобы придать миражу убедительность, он вздумал применить силу благодати Лунной Рощи: если сыны крови Хранителей поверят в дерзкий вымысел, их внутреннее зрение покажет Клану мощь Аттисовой державы, Клан присягнёт отвергнутому некогда Таммỷзу как законному вождю – ну а уж прочее труда и вовсе не составит. Так думал Генерал, поскольку сам доверял увиденному внутренним взором почти безраздельно; власть в контрразведке представлялась ему жалким отблеском той власти, коей он обладал в создаваемых его воображением мирах.
Когда пошли слухи о том, что самолёт Морроков таинственным образом потерпел крушение, Валлор сперва решил, что Морроки, устав от светской жизни, надумали покинуть Клан – как полагается, изобразив для виду свою смерть – а то и вовсе отбыли в Серебряный Город; однако вскоре через личные контакты с контрразведкой он получил известие, что Морроки в плену у Генерала. Все недомолвки Валлору очень не понравились. Вызвав к себе Секунда, он объявил: "Шутки в сторону, я должен знать всё; ты у меня приёмник с передатчиком в одном лице – валяй показывай, что с ними там творится!" Секунд повиновался, понимая, что беда, ибо изнемогал от страшных снов уже несколько месяцев. То были сны безумия: разноцветная темнота, вышедшая из раструба старинного ружья и заливающая весь мир, слепота – слепота мертвеца, пришельца с того света, которому не светит этот; словесная отрава, обман! – обида человека, обманом втравленного в безумие, канувшего во тьму… Войдя вместе с отцом в транс, Секунд переживал всё это уже не во сне, а наяву: смертельно раненый, он брёл по коридору, в руке сжимая то старинное ружьё – о, добрести бы только до порога, не упасть раньше, умереть на пороге, защищая близких с оружием в руках!.. Жена проснулась, в ужасе открыла дверь – вошёл, держась рукой за голову, другой за стену: "Тебе больно?!" – "Уже нет." – "Что с тобой?" – "Яд. Отрава." – "Ты отравился?" – "Меня!" – расцеловал жену, взять дочек на руки уже не успел. Жена терзалась после, что все расспрашивают её, один только Валлор не спрашивает ни о чём – винит её в смерти мужа? – но всё было наоборот. Валлора в ту ночь накрыло бредом, он видел себя Морроком-старшим, убивающим своего сына – и много, много ночей потом спорил сам с собой, доказывая, что не убивал Секунда, не хотел его смерти, не убивал, нет, нет, не убивал!..
**********************************
Продолжение – вот здесь.
**********************************
3. Взгляд из Розария, взгляд на Розарий
Как известно, участие в предании подхлёстывает жизненные силы, после участия надёжнее зачинаются дети – и когда у клановых супругов с этим проблема, сочувствующие родичи стараются пригласить их куда-нибудь поучаствовать. Тот факт, что само по себе участие может привести к смерти, брать в расчёт по понятным причинам не принято: сыны и дочери Клана закалены в крови, им всё должно быть нипочём, а исключения только подтверждают правило. Зачатое после участия дитя считается близким родичем того ребёнка, благодаря преданию которого оно рождено; таким образом укрепляются связи между домами и коленами, так восстанавливается мир между пребывавшими ранее в ссоре. Если преданный ребёнок умирает, то зачатое с его предания дитя может быть востребовано осиротевшими родителями, наречено именем умершего ребёнка и взято вместо него; предавать такого ребёнка не полагается – ведь это как бы тот же самый ребёнок, который умер.
Секỷнд Кириáк, сын главы Розáрия Валлόра Кириáка, был рождён с предания маленького Мура, сына Мин Моррока и внука Моррока-старшего. Устраивая предание маленького Мура, Моррок-старший пригласил Валлόра в долю вполне сознательно: при всем известной напряжённости отношений между Морроками и Розарием свидетельство Валлора о том, что тайный ребёнок семейства Морроков предан солидно и достойно, могло иметь в дальнейшем большое значение. Однако маленький Мур умер, и свидетельствовать о клановой чистоте новоявленного витязя не потребовалось, зато у Валлора Кириака родился второй законный сын. "Секунд" – это значит "второй". Секунд Кириак, второй после старшего брата Кириак-наследник; Мур Секунд – второй Мур, прямой наследник трёхлетнего Лемỷра из фамилии Морроков. Кто ты, о юноша по имени Секунд?.. Кем ты считаешь себя, какое семейство тебе родней?..
После смерти Мурика Моррок-старший рвал и метал, требуя, чтобы Валлор отдал своего имеющегося родиться ребёнка; однако Валлор категорически отказывался, а Мин Моррок, чьё слово должно было быть решающим, совершенно не желал настаивать и вообще лежал пластом. Вопрос о передаче Секунда оставался открытым в течение нескольких лет. Узел мог бы быть разрублен в случае предания – предание фиксирует, что спорный ребёнок уже не тот, что это следующий сын Клана принёс следующую присягу – однако от затеи предания Валлору пришлось отказаться. Мать Секунда, Рúмма Кúриа, впала в душевный недуг, и Валлор имел все основания полагать, что в случае предания Секунда она совсем сойдёт с ума. Сильно спустя, когда Римма всё-таки лишилась рассудка, Валлор со вздохами жаловался сыну – "эх, всё равно ведь она разболелась, надо было тебя тогда предавать, но кому же охота жить с ненормальной женой, вот я и отступил, пойми!.." – однако Секунду-то от этого было только лучше, он совсем не хотел быть преданным; он и так вспоминал предание маленького Мура как своё.
Специфика положения состояла ещё и в том, что участником предания Мурика был не сам Валлор – самого Валлора Моррок-старший не пустил буквально физически, вопиющим образом захлопнув дверь перед его носом, что было хамством, однако хамством вполне законным: вопрос о том, кого пускать, решают исключительно хозяева. Участницей предания Мура была Римма Кириа, приглашённая Морроками в качестве женщины предания. Женщина предания – это не просто гостья. Значение женщины предания переоценить невозможно.
Роль женщины предания состоит в том, чтобы сопроводить залога в смерть и принять ребёнка в качестве полномочного наследника его достоинств – одному родичу помочь распрощаться, другого встретить, для одного послужить дорогой за черту жизни, другого облечь в силу нового статуса в Клане. Женщина предания знаменует собою смерть и возрождение; от каждого её слова, каждого её движения очень многое зависит и для умирающего, и для остающихся в живых. В крайнем случае женщиной предания может послужить и сама мать ребёнка, однако вообще-то такое положение дел не считается правильным; в общем случае женщиной предания становится или одна из родственниц, или одна из тех, для кого такого рода служение является образом жизни. В Клане существуют целые фамилии и династии женщин, которые занимаются этим профессионально, глубоко погружены в особенности мистерии прощания, хорошо разбираются в древних обычаях и, как правило, принимают любые приглашения, не отказывают никому. Римма Кириа, однако, не была одной из таких женщин; Римма Кириа была просто высокородная дочь Розария – а Розарий считается цитаделью изысканности и одновременно оплотом служения Хозяину Клана. В Розарии, как и в Пойме, предают не только мальчиков, но и девочек; девушки и дамы Розария – принцессы-воины, чувствительные к прекрасному и неприступные в отношении низменного. Любая дочь Розария обучена вышивать и музицировать, готовить по старинным рецептам и составлять снадобья, пользуясь современными технологиями. Любая дочь Розария обязана не посрамить родного гнезда, будучи приглашённой в качестве женщины предания на сторону, в чужую фамилию или в чужое колено. Любая дочь Розария – и Римма Кириа была просто одной из них.
Валлор женился на Римме без любви – так уж фишка легла, что ему сложилось на ней жениться – и даже не был вполне уверен, от него ли рождён старший сын, хотя самого Мáкки страшно любил и находил похожим на себя. Посмеиваясь, Валлор говорил сыновьям, когда Секунд уже был подростком: мол, один сынишка в меня, да мой ли, другой точно мой, да не в меня – а ну вас всех, заведу себе дочку, её и буду холить да лелеять!.. В конечном итоге так оно и вышло – королевой Розария сделалась именно дочь, Лόрра, она ещё при жизни отца стала всем заправлять, однако это уже совсем другая история. Следует только сказать, что после рождения Лорры-то Римма и сошла с ума окончательно; всю беременность она проплакала, ну а потом и вовсе бродила по дальним покоям как тень – седые волосы распущены, взгляд в пространство, на голове кудри появлялись ещё рыжие, но тут же и седели, вырастая. Однако всё это было потом, а во времена детства Секунда мама была ещё ничего, много с ним общалась, и они вместе часто вспоминали предание Мурика – ведь для Секунда это было очень важно, он просил мать рассказать абсолютно всё, что было ей известно. К сожалению, Римме известно было очень мало; отправляя её на предание, Валлор не спрашивал её согласия и не давал никаких разъяснений, кроме того что происходящее следует сохранять в великой тайне. Римма не считала себя нарушительницей тайны, открывая что-либо сыну – ведь он сам первый начал расспрашивать её, ещё совсем маленьким вспоминая разные моменты предания Мура. Рассказывала она обычно во втором лице: "тогда я держала тебя на коленях… а в ты этот момент делал то-то и то-то…" – и Секунд воспринимал это совершенно адекватно, он ведь и правда видел события глазами Мура, хотя, конечно, и не только: глазами матери он тоже много чего видел, очень много.
Застолье предания было сумрачным. Народу и впрямь было очень мало, Моррок-старший не обманул Валлора, с порога отправляя его вон – мол, самым узким кругом!.. Помимо Мурика, Риммы и залога, Веро, присутствовали лишь только Морроки да ещё один странный гость, которого Морроки считали за своего родича, но это был совсем не тот, кого они имели в виду. В детстве Секунд полагал, что это совершенно непонятная фигура, однако в некоторый момент жизни его осенило: тайным участником предания был Дабл Ю, сын Поймы, систематически посещавший Розарий по делам. Каким образом Дабл Ю здесь оказался, что ему было надо – Секунд не знал и вычислить не мог.
Мин Моррок был ни жив ни мёртв, а Моррок-старший хорохорился, пытался отвечать на шутки – Веро шутил, хотя был хмур, Дабл Ю молчал, Мурик и Римма тоже сидели сжавшись. Веро шутил, что здесь не страшно, здесь вообще почти как в доме отдыха, а вот зато в том месте, откуда Веро вышел ну совсем недавно – там с потрохами съели бы и Мин Моррока, и Моррока-старшего, так что им даже повезло, что они туда не попали, зря они по этому поводу переживают!.. Про скатерть-самобранку говорил – мол, сама набрасывается на человека, сама разделывает его и подаёт на стол, не то что здесь! – в этот момент скатерть как раз дёрнулась: кто-то из присутствующих судорожно потянул её за кисти – Римма аж вскрикнула, но тут же все и засмеялись, стало легче.
Наедине с Риммой Веро тоже внезапно засмеялся и сказал – "Не думай, я смеюсь не над тобой!" – она сказала: "Я понимаю, это нервное!" – а Веро сказал: "Я радуюсь! Всё могло быть гораздо хуже." Римма спрашивала его о семье, не нужна ли помощь – но он сказал: спасибо, о семье есть кому позаботиться! И ещё говорил, что его имя на земле останется, он знает это.
В какой-то момент застолья – когда Веро и Римма уже возвратились ко всем, навряд ли до ухода? – Веро вдруг заявил: "Последнее желание смертника! Так делается всюду, где совершается по закону, а не беззаконное убийство; как у вас – по закону или без закона?" – и Морроки хором подтвердили, что по закону, да, да, конечно, по закону! – тогда Веро сказал, что хочет взять ребёнка на руки. Морроки явно испугались, но отступать-то было некуда, так что Веро взял Мура и немного подержал его на коленях. Римма потом рыдала, восклицая, что делать так нельзя было, нельзя! – но эти слёзы, эти Риммины слова, бессвязный монолог – пророчество ли, бред ли? – всё это, может быть, и было-то уже не наяву, быть может это было уже в снах: Секунд так много раз потом переживал всё это в снах, что даже если бы по правде это было с ним самим, не с Муриком, уже и то он позабыл бы, как легло впервые. Римма рыдала, что теперь уж точно все умрут – Веро умрёт, ребёнок умрёт, сама она сойдёт с ума и тоже умрёт… Наверное, всё это было в снах, ведь за столом Римма держалась замерев, не шелохнувшись, как каменная, только тогда и вскрикнула, когда зашевелилась скатерть; впрочем, зарыдать Римма могла с Веро наедине, в таком случае ребёнка на руки он брал ещё до их ухода.
Важное, очень важное было во время жертвы: впадая в этот эпизод, Секунд не мог отвлечься от него, не пережив всё снова, до конца. Вот Моррок-старший возится с Веро, они уже на месте, при станине; Мин Моррок замирает возле Мура – но тут отец велит ему вывести вон Римму, и почти одновременно с тем вскрикивает и подзывает сына к себе; они там оба, около Веро, а Дабл Ю перемещается за спину Мура – и вот он поднимает руки, чтоб закрыть лицо руками, и Мур вместе с ним тоже хочет поднять руки и закрыть лицо – и тут вдруг оборачивается Римма, она встречается с Дабл Ю взглядом, её рот округляется – и тогда Дабл Ю, ловкий, гибкий, одним прыжком достигает Риммы, мягко хватает её за плечи, разворачивает её лицом к станине – и, как стрелу из арбалета, направляет её к ним! – и Римма входит в самую средину совершающейся жертвы, как в узел входит разрубающий клинок, как вето, как неотменимая печать. "Право на сердце" называется этот удар, дарующий залогу смерть в обход изнурительной процедуры телесного разъятия; "право на сердце" может применить любая женщина предания, если не устрашится, если умеет – Римма не умеет, но умеет Дабл Ю…
Потом, после всего, Мин Моррок рыдает, сидя на корточках, почти лицом в колени, захлёбываясь, и Моррок-старший говорит, похлопывая сына по спине: "Стыдись, ты даже после своего предания так не плакал!" – тут Римма понимает, что сейчас Мин Моррок поднимет лицо и сделает что-нибудь страшное: убьёт отца, убьёт себя… – в отчаянии она кричит первое, что приходит в голову: "Дядя Моррок, у меня каблук сломался!" – и Моррок, оставив сына, идёт к ней.
Сны, связанные с жизнью Морроков, посещали Секунда с раннего детства, с тех самых пор, когда душа не отличает снов от яви. Впоследствии он сформулировал для себя так: "меня перетянуло к Моррокам" – Секунд любил и чувствовал их как близкую родню. Стыдясь перед отцом своей "неправильности", стесняясь непатриотизма в отношении Розария, остро переживая осознание никчёмности, Секунд ощущал себя свободным лишь с мамой и с Ароной, которую считал приёмной матерью. Римма их общение одобряла, да и Валлор постепенно смирился – ворчал, похохатывал, а время от времени и сам отправлял сына в гости к Моррокам: съезди, мол, навести, всё же родня!.. В голову к Секунду Валлор, конечно, лазал, интересные для себя подробности жизни Правого Колена выяснять таким образом мог – однако Секунд не пытался этому противиться, полагая, что проконтролировать процесса всё равно не сумеет, а никакой вражды против Морроков Валлор не питает и вредить им не станет. Разрешения у Секунда Валлор не спрашивал: улучив момент, просто хватал его за виски, притягивал к себе, массировал, лечил и одновременно смотрел. Обсуждать результаты сеанса меж ними было не принято, поэтому Секунд никогда не знал, что именно видел отец на этот раз; лишь только однажды Валлор высказался прямо, потому что был вне себя от волнения, но зато дело и правда касалось жизни и смерти. Однако об этом чуть погодя.
Секунд всегда ощущал себя более сродственным Правому Колену, чем Кириакам и вообще Розарию; его, конечно же, не привлекали морроковские идеалы, он вовсе не считал самыми важными вещами порядок, строгость и чинность – скорей наоборот, сквозь неприступную броню он чуял в этих людях неуверенность, смятение, податливость и мягкость, которая могла бы проявляться в нежности, но чаще оборачивалась страхом. Секунд и самого себя видел таким: податливым, несмелым, несуразным, не умеющим оказать помощи даже тем, кому от всей души жаждал помочь.
Различия между Правым и Левым Золотым Коленом куда сильнее, чем меж правым и левым берегами Чёрной, на которых сии колена обитают. Даже с градостроительной точки зрения аггломерат Гонг с его маленькими населёнными пунктами, где тут и там рассеяны с виду скромные дома и усадьбы Правого Колена, нисколько не похож на Город Башен, издалека красующийся древней Цитаделью. На гербах Левого Колена могли бы быть начертаны гордые слова – "дерзость, доблесть, торжество". Фанфары, пламенеющие стяги, приветственные возгласы горожан, бросающих цветы под ноги прибывающим или отбывающим Стражам – таким виделся Город Башен сынам Левого Колена в мечтах. Реальность была иной. Экскурсионные автобусы, притормаживающие на площади напротив Замка, любопытствующие взгляды иногородних туристов с холма через овраг на Розарий, остановка возле моста, ведущего в Венерин Грот: "Нет, посещение этих старинных зданий невозможно, в них проживают частные лица, отдалённые потомки тех, кто некогда строил наш город". Отдалённые потомки, вот как.
Три главных клановых твердыни Города Башен – úсская Цитадель, именуемая также Замок, Розарий и Венерин Грот. "В дни празднеств и во времена бедствий Цитадель открыта для любого сына Клана" – гласит закон Замка, идущий из глубин веков. Такая надпись сохранялась в Замке долгое время, однако в конце концов истёрлась, да и сам закон сей вспоминался нечасто. Главными в Цитадели были Исы; традиционно там могли селиться и Виттúлии, но не любые, а лишь так называемые Виттúлии Замка, связанные с Исами узами дружбы и родства. Легенды говорят, что Златая Титания одарила Родоначальника Стражей разнополой двойней, и мальчик стал прародителем Исов, а девочка – прародительницей Виттилиев, так что родство и дружба сих родов ведётся от начала, однако исторический путь сделал их отношения причудливыми. Виттилии легче и резвей тяжеловесных Исов, Виттилии весело и бурно размножаются, естественно устраиваясь всюду, где их принимают; Виттилиев много, Исов мало, а Цитадель большая, но всего одна. Венерин Грот – по преимуществу виттилиевское жилище, Розарий же стоит особняком, ибо Розарий он и есть Розарий. Розарий – он всегда особняком.
Легенда об основании Розария гласит, что некогда в Цитадели средь прочих Исов были юноша и девушка, которые любили друг друга, но не сумели настоять на том, чтобы им разрешили пожениться. Они дали слабину и позволили родным устроить им браки с нелюбимыми – однако потом всё-таки не выдержали и сбежали, решив, что лучше любая судьба вместе, чем благополучие врозь. За ними устремилась погоня, и злосчастные любовники скрылись в лесу, в глухой болотистой чаще. В те времена город ещё не разросся под защитой Замка; скорей всего, и города-то ещё не было, была лишь Цитадель и окружающие её дикие края. Любовники забрались вглубь чащобы, недоумевая, как им быть, и вдруг увидели сандаловое дерево. Сандаловое дерево – святыня, связанная со служением поминовения, из него делают памятные бусы и чётки; в краях Города Башен такие деревья не произрастают, однако основатели Розария увидели сие священное древо, устроились под ним и получили долгожданную передышку. Когда они хорошенько отдохнули, к ним обратился некий голос, который повелел им это дерево срубить и сделать из него мостки, ведущие вглубь чащи. Любовники решили, что их удел – дерзновение, не знающее ни стыда, ни благодарной памяти; они свалили дерево, прошли по нему через топь и оказались на сухом островке. Повинуясь дальнейшим указаниям, они изрубили ствол и разожгли костёр, с помощью коего обсушились и согрелись, а когда весь огонь погас, им было велено плюнуть в остывающий пепел. Не дрогнув, свершили они и этот акт – и тут же из золы возвысился Хозяин Клана, простёр над ними руки и провозгласил: "Не думайте, дети мои, что вы потеряли моё благоволение, поссорившись с вашими старшими родичами! Я с вами – и если вы воздвигнете на этом месте дом, обнесёте его неприступной стеной и вырастите сад – то дом ваш, именуемый Розарием, я буду опекать отныне и до века."
Основатели Розария взялись за дело, и вскоре стало ясно, что обстоятельства преклонились на их сторону. Исы Замка объявили, что прекращают преследование, другие родичи тем более не жаждали вмешиваться в исские дела, чада же Поймы немедля выразили новому дому поддержку и прислали в помощь специалистов по ирригации. Вскоре на месте топи был насыпан холм и проведены каналы, построен дом и разбит прекрасный сад, ограждённый каменной стеной. Новая твердыня была названа Розарием, а правящая чета получила гордое имя Кириаков. Исы и Кириаки по сию пору помнят о родстве, хотя отношения у них весьма сложные: не потому, что Замок всё-таки не желает простить Кириакам бегства – а потому, что Исы Цитадели платят кровавую дань поневоле, словно вынуждаемые плетьми рабы, Розарий же кичится заветом с Хозяином, предаёт ему не только мальчиков, но и девочек, и вообще держит себя за подлинно царствующий под его рукой дом.
Однако же Розарий хранит память о загубленном священном древе; насельники его не забывают, что у этого дивного места есть не только Хозяин – но и Хозяйка, Чьё древо и было сердцем незримого сада в чащобах. Исполненный молчания Лик Царицы обращён к Розарию день и ночь, и князья Розария знают это. С ревностью взирают они на Лунную Рощу, исполняющую благословением семьи Правого Колена, несмотря на то что с этих семей взимается та же самая дань законам века сего; завидуют? горюют? страшатся?.. "Сад Превознесённый" – так называют мудрейшие Розария молчаливую Царицу мятежного своего дома. О Сад Превознесённый! – в жемчугах утренних рос, в белоснежном весеннем цвету, грозная, словно полки со знамёнами…
Старый Розарий прекратил существование одновременно со всем Кланом – недвижим, нетронут остался брошенный парк и дворец после событий, коими завершилась клановая история менее полустолетия назад. Новый Розарий родился много лет спустя в совсем другом месте. На Арийском Западе, чуть северо-восточнее Северного Города, в небезызвестном Лагере Организации Троек, среди заросших соснами и елями холмов, над Голубым озером, в шуршании камышей и звоне полевых колокольчиков – вот где раскинул первые листки тугой неуничтожимый проросток дома, веками являвшего собою образ двойственности земной красы, лекарства и отравы в одном благоуханном фиале. Любящая пара новооживлённых основала сей западный дом: Элий Кириáк и Сцúлла Пúрра, дочь Розария, несущая в себе кровь Правого Колена, кровь Хранителей Лунной Рощи. В своё время эти двое не захотели стать правящей четой Розария, хотя именно такая доля была уготована Элию его матерью Лоррой, дочерью Валлора и младшей сестрой Секунда. Элий и Спирра не желали царствовать там где проливается кровь, не желали подавать повода к пролитию крови рождением собственных детей; поскольку бежать из Розария не удавалось, им приходилось пребывать в холодном браке, хотя они любили друг друга весьма страстно: в отношении чёрных не действенны никакие способы предохранения, кроме полного воздержания. Элий и Спирра умерли юными, не выполнив ничего из того, о чём мечтали – но не отчаялись и не оставили своих стремлений. На берегу лесного озера поставили они палатки, где поселились вместе с самыми близкими родными и друзьями, которых оживили вместе с ними; некоторое время спустя пришёл черёд и дома. Общими усилиями было возведено здание, напоминающее летящий силуэт той самой первой палатки, с которой Новый Розарий начал свою жизнь; сразу же были насажены дикие розы – знак процветающей сквозь тернии любви. Несколько месяцев спустя Новый Розарий посетили шаманы. Обитатели Розария пришли в трепет, однако смогли объяснить, что раскаиваются в грехе предков и готовы понести наказание, которое шаманы наложат на них за убитое некогда древо. Шаманы благословили юный сад, и сад возрос и укрепился, многие деревья в нём за одну ночь стали взрослыми; вскорости в Новый Розарий прибыл незнакомец, который своей рукой посадил в самом сердце сада черенок миндаля, в качестве выкупа за него взяв первую попавшуюся вещь из настоящего серебра. Эта вещь оказалась сосудом, на стенках коего была символически изображена история основания Розария – Старого Розария в Городе Башен. Миндальное древо носит тот же священный смысл, что и сандаловое: это древо поминовения, означающее сад благодарной памяти об умерших в душах живых.
В один прекрасный день мы наконец-то оживили королеву Лорру, страстную и беспощадную властительницу Розария, достойную продолжательницу традиций Валлора, и не спеша гуляли вместе с нею над озером, обсуждая новые времена. Издали завидев подобный парусу росчерк крыш, Лорра едва ли не бегом устремилась вперёд – однако тут же и остановилась как вкопанная, ахнула, аж задохнулась: "Розарий без забора!!!" – всхлипнула, захохотала, замолчала… Помолчала несколько минут, фыркнула и вынесла вердикт: "Розарий! Без забора!.. Я не буду тут командовать. Я так не умею!" – после чего абсолютно расслабилась и далее выясняла, кто уже жив, а кто ещё нет, с позиции "теперь вертите как хотите, я больше ни за что не отвечаю, вот и хорошо, вот и отлично!.." Приличное время спустя дошло дело и до самого Валлора; век не забуду, как накануне оживления мы с его детьми и внуками бурно обсуждали, удастся ли сразу найти общий язык с самовластным предком, как оно получилось в отношении Лорры, или же Валлор будет возмущаться и придётся каким-то образом его укрощать. Мнения высказывались разные, страсти кипели, некоторые готовы были заранее вооружаться против царственного папаши швабрами… Конец дискуссии положил один из родичей, сказав: "Да бросьте вы, нельзя так, в самом деле! Смотрите, что получится: ребята оживят отца, он к нам придёт, захочет с нами поздороваться, начнёт говорить: "Доброе утро!", и только скажет "доб…" – как мы все хором закричим: "Добавлять ничего не будем!!!""
Однако возвратимся в Розарий прошлого столетия, к несчастному Секунду. Терзаясь, что он недостаточно любит отца, что не может помочь всё сильнее заболевающей матери и всё реже появляющейся в пределах Клана Ароне, Секунд старался по меньшей мере быть непритязательным и нестроптивым: женился на той, которая была ему предложена, стремился относиться к ней с теплом, завёл двух дочерей и даже дожил до предания старшей из них. В Розарии не спрашивают родителей, хотят они предавать своих детей или не хотят – все дети принадлежат дому, всё устраивается централизованным порядком. Рождение означенной старшей дочери Секунда, Цéрры, тоже было связано с розариевским преданием; отец отправил его участвовать именно в этих видах, однако тут имелись особые обстоятельства. Имя залога было Ивер – то есть то самое, которое носил Веро, Веро ведь тоже называли Ивером. Секунд вспоминал про "имя, которое осталось на земле", и очень горевал. Ни он и ни Валлор не знали-не гадали, что сей Ивер и взаправду тот самый родственник Веро, которого нарекла в честь Веро его матушка – в память о романтических переживаниях ушедшей юности; Валлор лишь чувствовал, что здесь сокрыта связь, и жаждал картой этого предания покрыть карту того, давнего, навеки легшего меж ним и его сыном. Не знал означенной предыстории и сам Ивер, для удобства именуемый нами Ивер-младший, поскольку был сугубо незаконным чадом своей семьи; однако здесь про Ивера-младшего мы говорить не будем. Коснуться его драмы нам пришлось лишь потому, что смерть его очередным узлом связала бедного Секунда с не менее достойным жалости Мин Морроком. Хотя Мин Моррока на том предании и не было, однако именно оно заставило его вступить в новый этап отношений с Сандрой и родить второго сына; подробнее об этом речь пойдёт ниже, а сейчас мы вынуждены пропустить в сюжете ещё несколько лет, чтоб рассказать про смерть.
Сложилось так, что на семейство Морроков – точнее, на всю ветку их – было обращено недоброе и жадное внимание, и в фокусе этого внимания пребывала связь оной ветки с Лунной Рощей. Негласный повелитель контрразведки Генерал Аттис, известный в Клане в качестве давно умершего Таммỷза из числа хозяев Цитадели, решил использовать дары сей крови для выполнения плана по захвату власти в Клане и в стране. Он распускал слухи о новом начинании – несуществующем Золотом Городе, где нравы якобы и ещё благороднее, чем в возведённом несколько столетий тому назад Серебряном Городе. Чтобы придать миражу убедительность, он вздумал применить силу благодати Лунной Рощи: если сыны крови Хранителей поверят в дерзкий вымысел, их внутреннее зрение покажет Клану мощь Аттисовой державы, Клан присягнёт отвергнутому некогда Таммỷзу как законному вождю – ну а уж прочее труда и вовсе не составит. Так думал Генерал, поскольку сам доверял увиденному внутренним взором почти безраздельно; власть в контрразведке представлялась ему жалким отблеском той власти, коей он обладал в создаваемых его воображением мирах.
Когда пошли слухи о том, что самолёт Морроков таинственным образом потерпел крушение, Валлор сперва решил, что Морроки, устав от светской жизни, надумали покинуть Клан – как полагается, изобразив для виду свою смерть – а то и вовсе отбыли в Серебряный Город; однако вскоре через личные контакты с контрразведкой он получил известие, что Морроки в плену у Генерала. Все недомолвки Валлору очень не понравились. Вызвав к себе Секунда, он объявил: "Шутки в сторону, я должен знать всё; ты у меня приёмник с передатчиком в одном лице – валяй показывай, что с ними там творится!" Секунд повиновался, понимая, что беда, ибо изнемогал от страшных снов уже несколько месяцев. То были сны безумия: разноцветная темнота, вышедшая из раструба старинного ружья и заливающая весь мир, слепота – слепота мертвеца, пришельца с того света, которому не светит этот; словесная отрава, обман! – обида человека, обманом втравленного в безумие, канувшего во тьму… Войдя вместе с отцом в транс, Секунд переживал всё это уже не во сне, а наяву: смертельно раненый, он брёл по коридору, в руке сжимая то старинное ружьё – о, добрести бы только до порога, не упасть раньше, умереть на пороге, защищая близких с оружием в руках!.. Жена проснулась, в ужасе открыла дверь – вошёл, держась рукой за голову, другой за стену: "Тебе больно?!" – "Уже нет." – "Что с тобой?" – "Яд. Отрава." – "Ты отравился?" – "Меня!" – расцеловал жену, взять дочек на руки уже не успел. Жена терзалась после, что все расспрашивают её, один только Валлор не спрашивает ни о чём – винит её в смерти мужа? – но всё было наоборот. Валлора в ту ночь накрыло бредом, он видел себя Морроком-старшим, убивающим своего сына – и много, много ночей потом спорил сам с собой, доказывая, что не убивал Секунда, не хотел его смерти, не убивал, нет, нет, не убивал!..
**********************************
Продолжение – вот здесь.
